— Ну, не знаю, это вышло одно за другим. Есть между этим связь или нет?
Марджори, порядком разозлившись на материнскую прозорливость, посчитала, что ложь только усугубит положение.
— Случайно, — небрежно сказала она, — «Южный ветер» оказался на том же озере, поэтому я про него и услышала. Можешь называть это связью. Он никакого отношения не имеет к лагерю мистера Клэббера…
— Так вот где собака зарыта! — догадалась миссис Моргенштерн. — Думаешь, тебе все лето удастся просто так веселиться в «Южном ветре»? Разве ты не знаешь, что туда нельзя пройти вечером, если ты не платишь? У них там охранники с ружьями, собаки…
— Откуда ты так много знаешь об этом месте, если оно такое ужасное?
— Совершенно случайно, я тебя уверяю. Папин адвокат, мистер Пфефер, возбудил против них дело, потому что они не уплатили большой счет за доставку белья. Он ехал туда и захватил нас с собой. Для нас все было бесплатно, поскольку владелец хотел умаслить его. Уж этот владелец! Дьявол! Самый подходящий хозяин для Содома.
В результате этого диалога мать со многими скептическими оговорками согласилась пойти вместе с Марджори в офис мистера Клэббера как-нибудь на неделе. Она, к своему превеликому удивлению, была довольна встречей с владельцем лагеря, и он, казалось, обрадовался не меньше ее. Это был невысокий старичок с большой лысой головой, тяжелыми зеленоватыми очками и очень волосатыми ушами. Рука, которую он протянул для приветствия Марджори, на ощупь была похожа на сухую бумагу. Стены его небольшого кабинета были увешаны дипломами, почетными значками и грамотами, прославляющими его труд на почве еврейского образования.
Начал он с того, что принялся на все лады расхваливать талант Марджори. Миссис Моргенштерн предпочла не тратить времени на предисловия.
— Во-первых, мистер Клэббер, я хотела бы задать вам вопрос о «Южном ветре».
— Ах, да! «Южный ветер»…
— Он рядом с вашим лагерем, не правда ли?
— К несчастью, да. Я говорю, к несчастью. Он расположен в самом привлекательном месте, но…
— Это Содом.
— Это сильно сказано, мадам. Я могу уверить вас, что он немного более чем богемный… — Он перевел обиженные глаза на Марджори. — Но, дорогая моя, вы, разумеется, рассказали своей матушке о нашем правиле насчет «Южного ветра»? Нет? Но Маша непременно должна была рассказать вам. — Он снова обернулся к ее матери. — У нас есть железное правило, миссис Моргенштерн, непререкаемое правило. Любой преподаватель из «Лиственницы», которого заметят в «Южном ветре» в любое время в течение летнего сезона, без промедления увольняется. Собирает вещи и отправляется восвояси на первом же поезде, ночью или днем.
Миссис Моргенштерн бросила на Марджори довольный взгляд. Марджори не могла скрыть своего разочарования.
— Это в самый раз для тебя!
Полученные сведения, по-видимому, решили этот вопрос для матери. Далее последовали краткие переговоры по поводу жалованья Марджори, в которых сама девушка почти не принимала участия.
Мистер Клэббер, ссылаясь на молодость Марджори, пытался заполучить ее за пятьдесят долларов. Миссис Моргенштерн, указывая на ее дарование, проявившееся в «Микадо», запросила по меньшей мере три сотни. После некоторых споров мать позволила сбить цену до обычной суммы в двести долларов, и всеобщие рукопожатия ознаменовали заключение сделки.
Тем же вечером в квартире Зеленко Маша уверяла Марджори, что железное правило мистера Клэббера было лишь предметом насмешек в «Лиственнице».
— Дорогая моя, все преподаватели просто живут в «Южном ветре». — Она принесла несколько потрепанных и закапанных краской буклетов, которые лежали на полке в ее шкафу. — Тут кое-что из того, чем мы занимаемся. Ему все равно, будешь ли ты повторять. К тому же у нас там большинство декораций. Сегодня же мы можем составить план на весь сезон. Девять недель — девять спектаклей… Господи, прелесть ты моя, что за чудные месяцы мы там проведем…
В течение следующей недели Марджори больше и больше времени проводила с Машей и ее родителями и меньше и меньше времени — с Сэнди Голдстоуном. В Вест-Сайде она все еще была известна как подружка Голдстоуна, и только ей одной было известно, что этот титул был сплошным надувательством. Имея такую славу, она могла уходить на столько вечеров в неделю, сколько хотела. Свидания стали таким частым и обычным делом, что начали терять свое очарование. Когда Марджори было семнадцать, никто не мог заставить ее поверить, что может быть что-либо чудеснее, чем каждый вечер отправляться куда-нибудь с парнями из Колумбии и других загородных колледжей. Но сейчас, год спустя, свидания с состоятельным молодым человеком вроде Нормана Фишера, который постоянно бубнил про джазовые оркестры и автомобили с откидным верхом, начали казаться ей нелепой тратой времени, которое она могла бы проводить с Машей Зеленко.
Марджори просиживала в темной, загроможденной вещами квартире Зеленко четыре или пять вечеров в неделю, обсуждая летние планы, театр на Бродвее или живопись и музыку. По молчаливому взаимному согласию Маша редко посещала Моргенштернов. Открытая неприязнь матери Мардж к Маше немногим отличалась от грубости. Беспорядок у Зеленко, балалайки, коньяк, клубящийся дым турецкого табака — все это создавало благоприятный, почти тропический климат для пышно развернувшейся дружбы. Казалось, он пропадал среди холодной современной обстановки, тяжелых от пола до потолка занавесок из кремового сатина и больших пространств квартиры в Эльдорадо, всегда по-больничному чистой благодаря фанатичному надзору миссис Моргенштерн.